Передплата 2024 «Добре здоров’я»

С Днем Победы

Двенадцатого августа тысяча девятьсот девяносто шестого года нас, сводный батальон 429-го мотострелкового полка, построили на плацу и, после прохождения торжественным маршем, отправили на взлетную полосу военного аэродрома "Моздок-7", чтобы посадить на вертушки и перебросить в Грозный, где началась мясорубка и блок-посты вторую неделю вырезались в окружении.

Мы - девяносто шесть человек - хилым строем прошли мимо трибуны. Печатного шага не получалось. Было жарко и пыльно. Командир полка на трибуне. Два музыканта рядом. Барабан и труба. Играют "Прощание славянки".

Все это было так буднично, так неторжественно, так обыденно работал этот механизм по отправке людей на бойню...

На взлетке из прибывших из Грозного вертушек выгружали черные пластиковые мешки. Иногда один-два. Иногда пять. Иногда десять. И так не хотелось в эти вертолеты, чтобы через пару дней вернуться вот так же вот, завернутым вот в эти вот пакеты... В девятнадцать лет умирать плохо. Так это муторно. Так нудно. Так тошно. Нельзя так с людьми. Нельзя так с ними на рассвете жизни. В "Тонкой красной линии" есть одна замечательная фраза: "Мне всего девятнадцать лет, а мне уже так плохо". И это одно из лучших описаний войны.

Мне тогда повезло, я в тот раз в Грозный не попал. А обратно из нашего батальона вернулись сорок два человека. Вертушку расстреляли при посадке.

И вторая песня...

Солдат пехоты, махор, в российской армии девяностых в Моздоке - это вообще самое бесправное, бессловесное, рабское существо. Это было хуже зэка. Ты вообще никто. Твоя жизнь вообще ничего не стоит. Тебя даже в штатное расписание не удосужились записать. Ты даже не копейка, не полушка, даже не одна сотая копейки. Ты просто мусор, затерявшаяся в кармане шелуха. Нами, мной, даже не расплатились за эту войну, так, просто достали из кармана вместе с мелочью, сдули - и все. Была шелуха, и нету. Даже имен не осталось. Только таблички на кладбище в Богородском. "Здесь лежит неизвестный солдат".

С тех пор эти две песни я не могу слушать.

Не могу слышать их физически.

От "Прощания Славянки" мне хочется только блевать. Никакой другой реакции у организма на эту песню уже не осталось. Лето, жара, выложенные рядком мешки с разорванными мальчишескими телами, полуголый солдат с ведром и тряпкой, смывающий с пола вертолета кровь, уходящий на взлетку наш сводный батальон и два вытягивающих душу музыканта на пустом плацу - барабан и труба...

А от "А значит нам нужна одна победа, одна на всех, мы за ценой не постоим" - я впадаю в ярость. Да пошли вы нахер, бухгалтеры херовы. За ценой они, блядь, не постоят. Опять готовы расплачиваться мной и моими детьми за свои ленточки, "Арматы" и парады. Опять готовы класть людей, как шелуху. Нет, я понимаю, какой смысл Булат Шалвович вкладывал в эти строки тогда, при цензуре, когда надо было читать между строк, но слушать это теперь, сейчас - невозможно.

И я уж совершенно не представляю, как под эти песни можно весело отплясывать с гармошками и в маскарадных гимнастерках.

Я не понимаю, как можно превратить этим миллионы смертей в такой вот полоумный шабаш.

С Днем Победы.